Александр Гусаков: «Мое хобби – возвращать людям слух»
Запорожский оториноларинголог с мировым именем Александр Дмитриевич Гусаков вот уже 56 лет возвращает людям здоровье и слух.
Многие методики, которые сегодня широко используются для лечения заболеваний уха во всем мире, впервые были внедрены в практику специалистами Запорожского межобластного центра микрохирургии уха и сурдологии, который со дня его основания возглавляет профессор, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой оториноларингологии Запорожской медицинской академии последипломного образования Александр Гусаков. Александру Дмитриевичу уже 80 лет, но он продолжает ежедневно оперировать. Более 2 тысяч больных отосклерозом снова стали слышать благодаря протезам самой маленькой косточки слухового аппарата, которые профессор делает собственноручно и дарит своим пациентам.
Недавно Президент Украины Петр Порошенко подписал Указ о назначении стипендий выдающимся деятелям здравоохранения. В их число вошел и А. Д. Гусаков. Стипендию ему назначили пожизненную.
Выдающийся хирург рассказал «ЗС» о себе и своей профессии.
– Александр Дмитриевич, сколько операций за свою жизнь вы сделали?
– Сколько всего операций, я не считал, а слухулучшающих тысяч 7-8. Я 56 лет почти каждый день в операционной смотрю в микроскоп по 2-3 часа…
– Не чувствуете профессионального выгорания?
– Выгорания у меня нет. Пока руки не дрожат, буду оперировать каждый день. А вот общественной и организаторской деятельностью больше заниматься не хочу – мне это надоело. Хотя проводимой медицинской реформой я не доволен. Из последних новаций более всего возмущает запрет на госпитализацию в клинику пациентов до 18 лет. При этом нигде не выполняются слуховостановительные операции в детских соматических больницах, кроме как в исследовательских центрах. Приходится как фокуснику, игнорируя опыт персонала, оборудование, наборы инструментов, разъезжать по другим базам и оперировать без специализированного послеоперационного наблюдения.
Но единственное, что всегда остается для меня незыблемым – отоларингология, моя профессия. Сегодня уже оперирую выборочно, преимущественно занимаюсь отиатрией, иногда беру патологии носа и глотки. Самые сложные случаи выбираю, то, что требует многочасового деяния под микроскопом. Можно считать, что это мое хобби – возвращать людям слух, ликвидировать гнойное воспаление, которое преследует человека многие годы и угрожает жизненно важным функциям.
– А что вас мотивирует на работу?
– Просто мне без работы очень плохо! Когда праздники и долго не оперирую – хожу из угла в угол, не знаю, чем себя занять. Раньше у нас с женой была дача в Гадючей балке, три минуты – и Днепр. Сейчас я не вижу в ней смысла. Год уже не был там.
– А что вы делаете, чтобы оставаться в хорошей физической форме и продолжать трудиться?
– Ничего особенного я не делаю. Специального образа жизни у меня нет. Зарядку по утрам не делаю. Правда, никогда в жизни не курил, а вот алкоголем не брезгую, когда есть повод и хорошая компания.
Питание у нашего брата хирурга не по графику: утром позавтракал, а обед – как придется. Чаще всего из-за операций я не обедаю вообще.
Как-то довелось мне побывать в Германии в госпитале. (Это отдельная история, как я туда попал). Так вот, я там наблюдал за операцией. Шеф клиники смешанную опухоль подчелюстной области делал. Как он точно все оперировал – это загляденье! Как он эти нервы разделял! Потом – раз, все остановились, операционное поле накрыли салфетками, засекли время на 10 минут. Пошли анекдоты. Приходит сестра с чашками и каждому в рот стеклянную трубочку. Хирурги пьют кофе. У них так заведено: два часа операции прошло – нужно отдохнуть 10 минут, выпить кофе.
– А вы не захотели перенять такую традицию для наших хирургов?
– У нас менталитет не тот. Не получится.
– Вы обещали рассказать, как попали в Германии в госпиталь.
– Это была туристическая поездка по Европе, а я заболел болезнью Боткина, поэтому месяц провел в Дрездене в госпитале. Заразился во время операции – удалял больному гортань и проколол себе палец. Совершенно не обратил на это внимание. Вспомнил только когда заполнял историю болезни и увидел перечеркнутую красную линию – так обозначают пациентов, переболевших гепатитом. И ровно через 6 месяцев, как по учебнику, у меня пожелтели глаза.
– Вы помните свою самую первую операцию?
– Помню одну из первых. Я только приехал после института на Западную Украину работать отоларингологом. Смотрю, ведут, точнее волокут под мышки, потому что уже ноги не идут, первого секретаря райкома партии. Он посинел, пена изо рта – отек гортани. Уже умирает человек. А был он мужчиной невысоким, шеи нет. Был бы с высокой шеей человек, то проще простого: разрезал трахею, вставил трубку – и все. К тому же дядька непростой. За ним следом в больницу пришло все КГБ, райком, исполком. Как на демонстрации. Это ужасно. У меня первый раз в жизни начало сердце покалывать от этой ситуации. Ищу помощников, а все: «Сейчас, сейчас…» Один за кислородом пошел. Второй за редуктором пошел. И стою я сам – в одной руке скальпель, в другой зажим…
Тут из палаты выходит кардиолог и говорит: «Все!» Я влетаю в палату, а он уже черный, пена изо рта, дыхания нет – клиническая смерть. Я с мыслью: «Будь что будет!» рассекаю ему шею (себе даже палец травмировал), но попал на трахею, вскрыл… а дыхания нет. Тут как раз проходил главный хирург больницы. Стал мне помогать. Вставили трубку, появилось хриплое дыхание. Он говорит: «Сейчас ему листенон вколем, выключим дыхание. Пока будет дышать при помощи трубки и гармошки, спазм бронхов пройдет и наступит свободное дыхание». Действительно так и произошло. Пациент пришел в себя. Показывает на горло: «Что там у меня?» Потом мы в операционной вставили ему трахеотомическую трубку. С ней тоже интересная история. Буквально за день до этого я перебирал и выбрасывал порченный, ржавый инструмент и нашел польскую длинную старую трахеотомическую трубку. Я таких громадных по сей день не видел.
У первого секретаря райкома партии шея оказалась глубокая, вставляем ему трубку, а она не достает. И тогда я вспомнил про ту польскую. Подозвал медсестру, рассказал. Она в мусорном ведре нашла ее – хорошо не успели выбросить. Трубку почистили от ржавчины, помыли – подошла как раз!
Мы потом с этим секретарем дружили много лет.
– Александр Дмитриевич, почему вы стали врачом? Ваши родители тоже медики?
– Нет. Они самые простые люди «от земли». У отца 4 класса образования, прошел всю войну – и финскую и Отечественную. Был ранен 26 апреля в Берлине, говорит, что уже был виден Рейхстаг.
После войны отец всего лишь руководил тракторной бригадой, но был очень уважаемым человеком. Имел все мирные ордена: Звезду Героя, орден Ленина, орден Трудового Красного Знамени, орден Знак почета. Прожил 90 лет.
Мам была обычной колхозницей. Но роль мамы исполняла хорошо. Была доброй, отзывчивой. Певунья. Я в семье старший. Еще брат и сестра у меня есть.
– Где вы учились?
– Родом я из Белгорода. Учился в Харькове. Аспирантуру закончил заочно в Ленинграде. В Запорожье на должность ассистента кафедры пришел в 1972 году. Подал документы на конкурс и победил. Это было случайность – где была вакансия, туда и подал документы. К тому моменту уже 10 лет работал в Западной Украине – с 1961 года. Свободно научился говорить по-украински, даже думал уже на этом языке. Сегодня, когда приезжаю в Ровно, свободно изъясняюсь на украинском. Езжу туда ежегодно читать лекции, оперировать и проводить мастер-классы. Приезжаю на неделю – и в операционной с утра до вечера. Там очень много воспалительных заболеваний уха. Просто физически не могу прооперировать всех, кто стоит в очереди в коридоре.
Мое профессиональное становление как отомикрохирурга состоялось на Западной Украине. В Ровенской больнице до сих пор висит мое фото и написано, что впервые осуществил слухулучшающие операции. В Ровно я заведовал городским ЛОР-отделением. До этого работал в городе Дубно. Там встретил красавицу медсестру Людмилу и женился на ней. Вместе мы прожили без малого 50 лет. К сожалению, Людмила Владимировна рано ушла из жизни. Жена у меня была известный в Запорожье бактериолог. У нас двое детей. Оба стали врачами. Сын – врач детского реабилитационного отделения. Дочь – доцент, кандидат наук, прекрасный специалист. И я думаю, что нигде она не найдет себе лучшего учителя, чем я. Где может родиться лучший педагог, как не в семье педагогов? То же касается и врачей. Испокон веков так ведется. Хочется кому-то передать свои знания, а кому, как не своим, если они имеют к этому способности.
– А почему вы выбрали своей специализацией отоларингологию?
– Вообще-то я учился на педиатрическом факультете. На 4 курсе стал ходить в кружок, помогал Григорию Моисеевичу Блувштейну выполнять кандидатскую. Но считаю, что «виновата» в том, что я стал отоларингологом, доцент кафедры Харьковского университета Усачева. Мы были на практике в Полтавской области, в Кобыляках, а она нас проверять приехала. Валентина Михайловна была такой человек, что ей нужно было чем-то заняться, как-то помогать советскому здравоохранению, и она начала «оздоравливать» призывников – удалять гланды диспансерным больным. А было это так: во дворе возле сарая огромная ива, под ней накрыли хирургический стол. Валентина Михайловна в брезентовом фартуке, рядом с ней мы, студенты. И метрах в 20-ти шеренга призывников. Операции она делала виртуозно, за 10 минут. Местный наркоз. Кровь остановили – в палату. Следующий.
Я стоял, наблюдал за этим и сказал Валентине Михайловне: «Я никогда в жизни отоларингологом не буду!». И она как взялась за меня после этих слов ! Научный кружок, натаскивание… И вот, что из этого получилось. Сижу тут, профессор, член Международной академии оториноларингологии-хирургии головы и шеи, член Украинской академии наук национального прогресса, заведующий кафедрой, доктор медицинских наук.
– Когда вы приехали работать в Запорожье, вы уже были зрелым специалистом?
– 1 февраля 1972 года ступил на Запорожскую землю будучи кандидатом медицинских наук и имея первую категорию. И был, как говориться, «дурной до работы». Специализацию я проходил в Ровенской областной больнице, а больных тогда с гайморитом, отитом, тонзиллитом было много. Так почему не спихнуть их было мне? Бери – режь. Я тогда столько сделал операций за 4 месяца, сколько другие отделения делает за год.
Начал развивать в Запорожье функциональную реконструктивную хирургию уха. В 1986 году по приказу Минздрава у нас на базе областной больницы был открыт межобластной центр микрохирургии уха.
– Какими достижениями центра можете похвастаться?
– Впервые в Украине мы широко внедрили поэтапно-последовательную функционально-реконструктивную операцию «закрытого» типа. Это когда ухо санируется, плохое удаляется, а потом осуществляется послеоперационная реконструкция.
– Слышала, что вы разработали свои хирургические инструменты для микроопераций?
– Сам вытачивал, гнул и вырезал из отпущенной специализированной стали набор из 31 инструмента, которые были бы удобны в работе отомикрохирурга. Я хотел наладить серийный выпуск этих инструментов для хирургических манипуляций. Обращался в Минздрав и в Министерство инструментальной промышленности. Мне говорят: «Патент на изобретение есть?». Я говорю: «Ничего мне не надо, лишь бы страна была с инструментом». Но ничего не получилось – перестройка началась. Одну партию только выпустили на заводе им.Войкова. Много наборов ушло на Ближний Восток, в Россию, в Прибалтику, многие мои ученики тогда себе их купили. Сейчас такой набор инструментов стоит 1,5 тыс. долларов.
– Александр Дмитриевич, много у вас учеников?
– Тех, кто слушают лекции, записывают что-то – много. А учеников – не много.
По моему опыту скажу, что средний возраст «созревания» отохирурга – 5 лет. Просто взять им и стать не получится, нужно понять философию реабилитации сенсорного органа. А здесь стандарта совершенно нет. Входишь в середину среднего уха, а там чего только нет: слуховые косточки, мышцы, барабанная перепонка, труба… И вот из этого всего нужно соорудить самое оптимальное слышашее и долговечное.
А после университета это еще не врач, из интернов мы пытаемся «вылепить» специалистов. Раньше была стройная система последипломной подготовки, которую стимулировала и контролировала администрация. Наступила эпоха кнопочных специалистов. Недавно один из интернов признался: «Я проучился 6 лет в университете и не видел ни одного больного, зато умею хорошо нажимать кнопки на клавиатуре». Сейчас можно закончить медицинский университет «не слезая с печки». К сожалению, гиппократовский принцип «ученик-учитель» давно захоронен. А толк будет, если все время или рядом, или сзади тебе в затылок дышит твой ученик. В нашей специальности быть учеником сложно еще потому, что операцию делает под микроскопом только один. Правда, у меня сейчас микроскоп с видео, ребята стоят возле монитора, а я комментирую, они задают вопросы. Раньше желающих попасть в операционную было много, сейчас никого загнать не могу посмотреть, поучиться. Зато можно встретить своего ученика на рынке. Года 3-4 назад на Анголенко один из них продал мне обои и сантехнику.
– Кто-то же из ваших учеников все ж стали «звездами отоларингологии»?
– В толковых ЛОР хирургов выросли Тимур Болквадзе, Дмитрий Кокоркин, Александра Гусакова. Есть ученики, которые превзошли меня. Например, Володя Березнюк – завкафедрой в Днепре. Он у нас «созревал» пять лет, овладел всеми техниками, и сейчас стал видным трансплантологом по глухоте. Одним из немногих в Украине хирургов, которые умеют вживлять кохлеарный аппарат – электронную улитку, имплант, выполняющий работу поврежденного внутреннего уха.
– В Запорожском центре микрохирургии уха такие имплантации не делают?
– Сама по себе техника операции не сложная. Просто стоимость кохлеарного аппарата далеко не всем доступна – 25 тысяч евро.
Пожалуй шире всех в Украине мы в нашем центре занимаемся проблемой отосклероза – в неделю 3-4 человека оперируем точно, пациенты приезжают к нам со всей страны. Отосклероз – это когда самая маленькая косточка слухового аппарата окостеневает и становится неподвижной, и человек теряет слух. Слуховая косточка величиной 2 мм., а ее имплант, самый дешевый, стоит 2,5 тысячи гривен.
Поэтому я их делаю сам. Качеством не хуже европейских аналогов. И дарю своим пациентам. Наверное, тысячи две людей уже слышат благодаря им. Но я это не рекламирую, не рассказываю пациентам, что у меня есть штамповочный аппарат и в свободное время, на выходных, я сижу дома и вырезаю протезики слуховых косточек из сертифицированного тефлона.
Ирина ГАВРИЛЕНКО, фото Владимира ШЕРЕМЕТА
